"Зеленые Рукава" / записи / Друзьям / об авторах этого альбома

Об авторах этого альбома

1. Немного о Бельмане

Решил я как-то пожить немного в Стокгольме. Для этого я взял: рюкзак, пенку, парочку спальников (дело было в январе), тин-висл, барочную флейту, гитару и томик Пушкина. И вышел на трассу. Здесь можно опустить все подробности, включая мерзкий мокрый снег, бездушных с похмелья драйверов (за день до этого было Рождество православное), злобствующих и озверевших погранцов (выписавших меня из тепленькой машины, куда я только что влез после двух часов безмазового промокания), продержавших меня битых три часа у себя в будке, заставляя выслушивать свою дурацкую болтовню, наблюдать издевательства шутки ради над невинными бедными драйверами и периодически учиняя проверку моих документов, а после того, как, якобы, какие-то румыны перебежали границу и вовсе перекрывших выезд с российской стороны, вследствие чего я снова оказался под мокрым снегом на российской территории на расстоянии не менее пятидесяти метров от пограничного шлагбаума... Да, -- о чем это я? -- Ну да -- Бельман.

Ну вот -- в конце концов, мне все это надоело, и я решил вернуться в Питер. Перешел на противоположную сторону трассы (на которой движение еще продолжалось) и стал там стопить. И тут визг тормозов вывел меня из моего оцепенения. Машина, мчащаяся в сторону финской границы (то есть, теперь уже в направлении, противоположном нужному мне), круто развернулась, из нее вывалился абсолютно косой финн, и, что-то лопоча по своему, жестами начал меня зазывать в машину. Как следствие моей несговорчивости из той же машины вываливается столь же косой финн (сын первого) и по-английски объясняет мне, что им позарез нужен еще один человек на норму алкоголя, иначе у них все отберут. Делать нечего -- нужно помочь браткам. И вот я третий с ними. В бесконечно долгой очереди, устроенной то ли румынскими перебежчиками, то ли озверевшими погранцами, мои попутчики-собутыльники бегают в приграничный магазин, рискуя превысить ту самую норму. Однако они все это тут же успешно уничтожают, не без моей помощи, весело приговаривая при этом, -- такая, дескать, это замечательная традиция -- упиваться в автомобильных очередях на границе.

До сих пор не понимаю, как им удалось правильно заполнить все документы, успешно (!) пройти контроль и не перепутать ни разу педаль тормоза и педаль газа...

Однако я малость отклонился от темы. Ближе к делу. Ближе к Стокгольму! Для этого стоит снова опустить массу замечательнейших (как жаль!) подробностей, и в том числе рассказ о том, как я в компании с двумя бухими в жопу финнами отклонился от трассы и приехал с ними в их городишко, как утром, проснувшись среди шита и грохота под железнодорожным мостом, с ужасом обнаружил, что все свои документы и ценные записи я оставил у них в машине, как через сорок минут после этого мне все это торжественно вручили в местном полицейском департаменте, как я потом долго и мучительно выбирался пешком на трассу, как потом в придорожном супермаркете старый автостопщик и хиппи из шестидесятых, а ныне дядька на джипе, очень трогательно, ссылаясь на свой опыт, подробно объяснял мне, где самое мазовое место для стопа, и как я, простояв на этом месте еще два часа, отчаявшись, уехал потом на автобусе за деньги...

Нет, это все надо сократить. Иначе возникнет путаница и туман. Вообще все вышеперечисленное надо вычеркнуть. И начать сначала. Да. Пусть все, кто хочет узнать о Бельмане, читают отсюда. С этого места. Его надо чем-то выделить. Например, вот такой звездочкой:

*

Итак.

Решил я как-то пожить... Нет, не так. Как-то зимой, решив пожить немного в Стокгольме, и, оказавшись проездом в Хельсинки с тем, чтобы в очередной раз нелегально пересечь шведскую границу... Ну, с помощью парома Викинг-Лайн... (А вдруг прочитают эти -- м...м...м... ну как их? Ну не из консульства, а эти... Ну этот -- Путин! -- Ну и хрен с ним, пусть читает.)

Итак...

Однажды, направляясь в Стокгольм и находясь проездом в Хельсинки, я встретил Вадика Митрофанова.

...Нет! Так совершенно невозможно! Стоило мне дописать до этого места, как в дверь позвонили. Теперь уж точно вы о Бельмане ничего не узнаете. И вообще! Дайте пописать! "Пишущий стихотворение пишет его прежде всего потому, что язык диктует ему следующую строчку", -- так, кажется, сказал Бродский, когда ему вручали Нобелевскую премию. Да, кстати -- в юности он дружил с Аронзоном, так что расскажу-ка я лучше об Аронзоне.

2. Немного об Аронзоне

И тут пришли ещё трое -- Лёша ситарист и две девушки. Мы стали пить пиво и играть музыку, петь песни. Всё как обычно. Однако к чему я всё это? -- Леша ситарист, когда-то съездивший в Индию, обучившийся там игре на ситаре и с ситаром вернувшийся домой, играл вместе с нами давным-давно на концерте "Фолк против наркоманов" на сквоте на Большом Казачьем. Там были все фолкеры -- Кэп, и Катя Балуева, и Володя Голованов, и ещё Бог знает кто. Вот на этот-то концерт и пришли Феликс Израилевич и Максим Якубсоны со Шпалерной. Это потом уже беременная Юлька сбежала с Казачьего к ним на Шпалерную. Потому что наркоманы после концерта верхний сквот всё-таки оставили, но зато осели на нижнем.

А сэйшена на Шпалерной стали проводиться уже после того, как родилась Оленька. И вписывались мы там много раз.

Ну так значит вот в этой самой квартире и жил поэт Леонид Аронзон. А впервые я узнал о нём от Коли Никитина ещё до Казачьего. На сквоте на Невском. Перед тем как его должны были окончательно отдать добившимся-таки своего дворникам, в последний день жизни этого сквота, мы устроили в нём концерт. И в ночь перед концертом я сидел на этом сквоту на кухне и читал какую-то свою прозу. А Коля мне подарил книжку стихов Аронзона.

Потом я узнал, что Коля гениальный мим, основатель театра "Лицедеи" и друг Полунина, но абсолютный неформал, аутсайдер и иногда лежит в психушке. И вот, значит, мы сейчас тут сидим, пьём пиво, играем музыку, поём песни, и тут из Москвы мне звонит Максим и просит с утра пойти на Шпалерную, то бишь в квартиру Аронзона, и побыть там с Колей, который там остаётся один, и за него страшно. И вот в шесть утра я провожаю гостей, сам еду на Шпалерную и принимаю эстафету у моей предшественницы, вместе с ключами от квартиры. Колю отпустили из больницы по вызову театра Васильева, для участия в чём-то там, да ещё и в Москве.

Но Коля говорит, что увидел по телевиденью передачу о них и такой "пост-авангард" совершенно не приемлет. "Да и к тому же я небрит" -- сообщает Коля, считая это основанием для того, чтобы никуда не ехать. Целый день я провожу с Колей, листаю Павича, случайно натыкаюсь на Виана и слипающимися глазами жадно проглатываю "Мертвые все одного цвета" и "Собаки, желание, смерть".

Смотрю на Колю и думаю: нас слишком много накопилось и мы не знаем, куда девать друг друга.

И ещё: "Жизнь дана -- что делать с ней" -- спросил однажды Аронзон.

Вдруг я понимаю, что Коля справится и без меня, оставляю ему ключи и еду домой с единственным желанием завалиться спать. Приезжаю и валюсь. Вот, собственно, и всё.

Больше мне добавить об Аронзоне нечего.

О Пушкине

А ещё раньше мне бабушка наизусть читала его стихи и сказки, и они у меня в голове перемешивались с народными песнями и историями о том, что было, когда "Господь по земле ходил".

О Пёрселле

А когда зимним морозным утром я трезвый возвращался домой из Хельсинки на автобусе, то вдруг услышал, что на его, Пёрселла, хорнпайп, накладывается какой-то контрапункт -- то бишь еще одна мелодия. Я тут же начал искать в лежащей у меня на коленях книге Бельмана -- какое стихотворение соответствует этой мелодии. И нашёл:

"Что ты слезу пускаешь? Эй!
Не поводи глазами!..."